НАСЛЕДНИКИ РИМА. Книга I. Нарбоннский вепрь

Избранная глава (10)

148-й Год Кракена (1786),
7 апреля, Галлия, Нарбоннский лес

Отшумела утренняя охота. Принц Варг в сопровождении девяти молодых рыцарей, составлявших его обычную свиту, возвращался домой, в Нарбонну. Охота выдалась удачной: принц подстрелил из лука пятерых куропаток, а ещё одну принёс ему верный сокол. Не остались без трофеев и его друзья, среди которых первое место занимал отважный оруженосец Ромуальд.

Несмотря на столь впечатляющие победы над лесной живностью, ехать в город никому не хотелось. С недавних пор Нарбонна перестала казаться этим людям родным домом. Молодые рыцари разделяли убеждения своего принца. Однако заявлять их в открытую не имело никакого смысла; сверх того, в наступившие времена за такие взгляды можно было поплатиться жизнью. Обо всём же прочем, к чему могла лежать душа утренних охотников, уже поговорили, и потому принц со спутниками ехали молча, каждый наедине со своими мыслями.

День уродился тёплым и ясным; весенняя распутица в такой день не раздражала; молодая поросль с могучих лиственниц жадно тянулась к солнцу, наслаждаясь светом и теплом; предвкушение расцвета весны витало в пока ещё студёном воздухе. Широкой грудью Варг вдыхал чистые лесные ароматы и думал, сколь же стоек древний лес в своём вековечном желании наслаждаться жизнью; о, как мечтал он, Варг, уподобиться этому дремучему лесу, истинному другу с детства, в чьих объятиях только и можно было чувствовать себя свободным.

Он нарочно ехал медленно, чтобы опоздать к завтраку; кусок застревает в горле, когда видишь эти лица, когда-то такие родные, а нынче — личины отступников, маски врагов. Никакой голод не заставит истинного воина подбирать крохи со стола неприятеля. К тому же, потом будет обед — а обедают с недавних пор отдельно. Впрочем, вспомнил Варг, до обеда назначен суд; на тот неправый суд также хорошо бы опоздать.

Тут до его чуткого слуха донеслись приглушённые голоса. Он услыхал какую-то возню, шум, треск ломающихся веток. Медведь? Но кто может травить медведя в этом лесу в столь неурочный час? Нет, не медведь — так кто же?

Любопытство взыграло в душе юноши: появился повод испытать новое приключение, которое наверняка отсрочит возвращение в Нарбонну. Принц пришпорил коня и поскакал на шум; свита устремилась за ним.

Он выехал на поляну и застал удивительное зрелище. Ватага грязных босяков, по всему видать, разбойников, привязывала к огромному дубу двоих мужчин. Само по себе это Варга не удивило: для того разбойники и существуют, чтобы заниматься разбойничьим промыслом. Удивительное заключалось в другом: жертвы нападения никак не походили на заезжих негоциантов или, на худой конец, состоятельных крестьян. Это были такие же босяки, как и сами лесные братья, к тому же низкорослые, худые, одна кожа да кости, в рваном тряпье, с засаленными растрёпанными волосами.

Заслышав цокот копыт, лесные братья бросили своё занятие. Бежать им стало несподручно — далеко ли убежишь от этих грозных рыцарей с мечами и луками, что горделиво восседают на конях?

— Так, так, Бальд Заячья Нога, — с усмешкой проговорил Варг, натягивая поводья, — наконец-то мы с тобою встретились!

Разбойничий вожак, чью личность признал Варг, сорвал с головы дырявую ушанку и в пояс поклонился принцу.

— Господин мой, и я тебя рад видеть.

— С чего бы тебе радоваться, Заячья Нога? Я прикажу тебя повесить.

— Повесить? Да за что же, добрый господин? Неужто я тебя прогневал?

Могучий принц усмехнулся наглости разбойника и указал мечом на дерево, на пленников Бальда.

— Да вот за них тебя я и повешу, — коротко пояснил он.

— Да вот за них, — передразнил принца Бальд, — тебе бы стоило меня вознаградить! Ну, это если правда, что люди про тебя толкуют.

Заинтригованный Варг опустил руку с мечом и спросил:

— А что толкуют про меня?

— А то, мой добрый господин, что ты остался верен истинным богам, и что чудовищ аморейских презираешь, и что когда ты станешь герцогом, отеческие боги возвратятся к нам, а амореи лживые отсюда уберутся, раз и навсегда, — вымолвил один из разбойников, по виду жрец-расстрига.

Варг нахмурился; с недавних пор он стал очень недоверчив. Кто знает, нет ли среди лесного сброда подсылов из-за моря?

— Ты мне зубы не заговаривай, — сурово произнёс он, обращаясь к вожаку. — Живо отвязывай тех двоих, а сам убирайся с моих глаз и радуйся, что я сегодня добрый. Ну, живо, Заячья Нога!

— А-а! — разочарованно протянул вожак. — Стало быть, враки то были про тебя, коли ты велишь отвязывать проклятых амореев!

— Ну, ты даёшь, Заячья Нога! Тебе бы скоморохом выступать. Вот эти голодранцы — амореи? Не видел настоящих амореев? Так я тебе скажу, я видел: у самого бедного аморея денариев в мошне поболе будет, чем у тебя оболов!

Бальд внезапно посерьёзнел, подошёл, не боясь, к принцу и, поманив его пальцем, прошептал:

— Я дело говорю, мой господин. Это аморейские подсылы. Я сам слыхал, как вон тот, что помоложе, тому, постарше, что-то промычал, да не по-нашему, по-аморейски!

— Он мямлил по-латыни, — уточнил расстрига. — Мы и решили: где это видано, чтоб наши оборванцы учёным языком владели!

— Во-во, — поддакнул Заячья Нога. — Клянусь задницей Локи, принц, это амореи, имперские подсылы! Вели немедля их казнить, злодеев!

Тут к Варгу подъехал рыцарь Ромуальд, который до этого внимательно всматривался в жертв разбойного нападения, и шепнул ему на ухо:

— Тебе это ничего не напоминает? По-моему, мы где-то уже видели такое, но тогда оковы были крепче и столб твёрже!

Молодой принц вытаращил глаза на узников большого дуба. В этот момент привязанный старик поднял голову и подмигнул Варгу. Принц отшатнулся, точно увидел пред собой живого Гарма[1], и прошептал заклинание, охраняющее от демонов.

— По-моему, это уже слишком, — пробормотал он, покрываясь потом.

— Отнюдь, — сказал по-аморийски привязанный старик, — мы всего лишь выполнили обещание, данное тебе, благородный юноша.

— Вот-вот, опять! — закричал Бальд Заячья Нога. — Опять говорят не по-нашему! Вели казнить их, добрый господин!

Сердце Варга неистово затрепетало в груди. Он сам и не представлял, что испытает такую радость, увидев этих двоих живыми — тех, кого уже давно похоронил. Принц повернулся к Ромуальду и прошептал ему что-то на ухо. Рыцарь кивнул, взялся за поводья. Затем Варг спрыгнул со скакуна и встал напротив Бальда; принц превосходил разбойника на целую голову.

— Ты вот что, Заячья Нога. Бери своих и двигай отсюда, да побыстрее. Мои друзья проследят, как ты поторопишься.

— А как же амореи? — изумился вожак.

— Сам с ними разберусь, не твоего ума дело. На тебе, на память о нашей встрече.

С этими словами принц протянул разбойнику монетку в пятьдесят оболов. Для лесных братьев то были неплохие деньги. Бальд монетку взял, покрутил в руках, как вдруг плюнул на изображение аватара Сфинкса, отчеканенного на лицевой стороне. И выкинул монету в кусты. Тотчас за ней кинулись трое разбойников; одному из них сопутствовала удача. Бальд выругался. Варг положил руку ему на плечо и негромко сказал:

— Не горюй, дружище. Когда-нибудь у нас будут свои монеты.

— У вас, может, и будут, а у нас навряд ли, — пробурчал вожак лесных братьев.

— Будут у нас — будут и у вас, — усмехнулся Варг. — Зря, что ли, вы тут промышляете. Ну, ступай, живо.

Когда разбойники убрались вслед за своим вожаком и уехали рыцари, Варг подошёл к большому дубу. Молча, как и в первый раз, принялся освобождать узников.

— Я думаю, ты удивлён, — сказал Марк Ульпин по-галльски, — нам и самим смешно: из пасти зверя выбрались без единой царапины, а тут попались.

— Хм!.. Да запоздай я, — начал было Варг, но молодой Ульпин перебил его:

— Не преувеличивай. Ты полагаешь, мы бы дали этому низкому сброду умертвить себя?

— А чего ж вы делали тут? — криво ухмыльнулся принц.

— Мы изучали ситуацию, — серьёзно произнёс Марк, разминая затёкшие суставы. — Не могли же мы просто так явиться во дворец герцога: «Здравствуйте, мы — беглые еретики Ульпины, не будет ли угодно вам предоставить нам политическое убежище от имперских властей?» Мы уже давно здесь, в Галлии. Мы избрали самые непритязательные личины…

— Не очень-то они вам помогли, — вставил Варг.

— …И в этих личинах проводили исследование умонастроений вашего народа.

— Мой отец хочет сказать, что мы выявляли, как подданные герцога Круна относятся к его последним нововведениям, — пояснил Януарий Ульпин.

— Именно, — кивнул Марк. — Тебе интересно знать, к каким выводам мы пришли? Изволь, скажу. Во-первых, ваш народ расколот…

— Это обман! — вскипел Варг. — Простой народ, почти все рыцари и большинство баронов за отеческую веру! А за отца и амореев лишь дураки, предатели, купцы да несколько баронов и ближние советники отца! И сами амореи!

Марк Ульпин сокрушённо покачал головой.

— Э-э, нет, мой благородный друг, так дело не пойдёт. Уж если ты собрался побеждать — изволь глядеть в глаза жестокой правде! Скажи мне, разве ты, когда вступаешь в бой, спускаешь вниз забрало шлема, чтобы не видеть, как опасный, грозный враг несётся на тебя?

Принц смутился; от этого щуплого старика исходила некая невидимая сила, ему хотелось покоряться, с ним хотелось соглашаться, его словам хотелось внимать.

— Я повторяю, — говорил Марк Ульпин, — ваш народ расколот! Смятение царит в умах простолюдинов. С одной стороны, война им надоела, и миру, что установился с Аморией, они рады. Мир — залог успешной жизни всякого трудяги, будь то пастух, свободный мастер или землепашец. А с другой, им трудно в одночасье отринуть все заветы старой веры и воспринять Империю как друга.

— Как же, друга!.. — пробурчал Варг.

— Теперь насчёт купцов. Напрасно ты считаешь, что они за амореев. Купцам выгоден мир, это верно. Однако самые умные ваши купцы уже поняли, что такое конкуренция со стороны богатых и могущественных имперских негоциантов. Чем дальше, тем больше ваши купцы будут отступать под напором имперских, а, следовательно, становиться недругами амореев.

— Толстобрюхие торгаши трусливы, как и все, кто наживается обманом. Они нам не союзники.

— И вновь ошибка, юный друг! Купцы в бой за свободу не пойдут, это верно. Но их возможно убедить купить оружие для тех, кто в бой идти готов. Ты понимаешь?

Варг изумлённо посмотрел на старика: такая возможность не приходила ему в голову.

— Нет, — помотал головой он, точно изгоняя наваждение. — Я рыцарь и сын герцога, мне ни к чему испрашивать милостей у низкорождённых торгашей!

Марк и Януарий переглянулись. Варгу показалось, что на тонких губах старика промелькнула усмешка. Принцу вдруг стало стыдно, как бывает стыдно ребёнку, сказавшему глупость умному взрослому и осознавшему это.

— Ты определись, — молвил младший Ульпин, — чего ты хочешь, а потом решай, что для тебя важнее. Если ты мечтаешь освободить свой народ, одно дело. Тогда все средства хороши, ну, почти все. А если ты мечтаешь остаться в памяти потомков как благородный рыцарь, за правое и великое дело павший, — что ж, тогда сам выбирай, с кем тебе дружить!

— И ещё, — молвил старший еретик, — помнишь, там, на Форуме, ты сказал нам: «Сила у меня есть. Мне нужны знания»?

— Да, — прошептал Варг, в душе изумляясь великолепной памяти этого старика, — я именно так и сказал! Мне нужны знания.

— Хорошо, — кивнул Марк, — мы дадим тебе знания, если ты сам захочешь их у нас взять. Но станут ли наши знания твоей силой — это зависит только от тебя. Подумай и решай.

— Да чего мне думать! — с волнением воскликнул принц. — Я всё давно решил! Я за свободу своего народа буду биться, с вами или без вас, а буду! Вы… вас мне, я думаю, послали боги… истинные боги, а не аватары.

— А что, если нас к тебе Асфет, сам дьявол, подослал? — с нарочито гаденькой ухмылкой спросил Януарий.

— Да пусть Асфет! Пусть! Он против аватаров, так?

— Вполне разумно, — согласился Марк. — Никто не станет отрицать, что Асфет злейший враг аватаров. Ну, а тебе не страшно будет с нами, с еретиками, посланниками самого Асфета, дела водить?

Принц вздрогнул. На память пришли фотографии, которые показывала ему София Юстина. Он поспешил объявить те фотографии подделкой — он знал всегда, что амореи способны на любую гнусность, дабы опорочить своих врагов. А если не подделка — если правда? Варг вспомнил отрубленные члены, магические знаки, зловещие книги… и этих двоих, заснятых рядом. Проклятие, как мог забыть он: эти двое — тоже амореи, да не простые, а патрисы, и, притом, учёные патрисы, бывшие кураторы!

— Ты сомневаешься, — констатировал старший Ульпин. — Я читаю твою душу по твоему лицу. Тебе, должно быть, такое про нас наговорили!

— Мне показали фотоснимки, — прошептал Варг.

— А-а, — вздохнул старик. — Ну-ну.

— Скажи… скажи мне, это правда? То, что видел я на снимках?

— Такая же правда, как и известие о нашей с отцом заслуженной гибели, — улыбнулся Януарий. — Оно прошло во всех газетах Империи. Враги похоронили нас, но мы стоим живые пред тобою, благородный друг.

От души Варга отлегло. «Гнусные фотографии — подделка, — подумалось ему. — Эти двое не злодеи, какими их представляют Юстина и ей подобные. Эти двое — отважные бунтари, которые восстали против Империи Чудовищ».

— Я видел газеты, — кивнул он. — Амореи пересылают их во дворец отца. Я видел… и поверил.

— Никогда не верь тому, что пишут и говорят твои враги о своих врагах, — отчеканил Марк Ульпин.

— Хорошо. Я… Мне нужно вам сказать.

— Говори.

— Я очень надеюсь на вас, — произнёс Варг, стараясь взвешивать каждое слово. — Я не знаю, кто вы на самом деле, но… мне кажется… мне кажется, вы те, кого всю жизнь отцу недоставало! Мне вы нужны! Но если… если я узнаю… если я пойму, что вы мне не друзья… что водите меня за нос и держите за недоумка… я отомщу вам пострашнее амореев!

— А ты нас не пугай, — вскинув голову, заметил Януарий. — Мы не боимся! Тебе бы стоило это понять, как только ты увидел нас на Форуме!

— Над нами лишь Единый Бог, Всевышний, — добавил Марк Ульпин. — Он создал этот мир, один из многих на бесконечном пути творения, и тотчас же забыл о нём. А люди тут живут. Тут мир людей, а не богов! Какую жизнь устроят сами люди, так и будут жить. Добьются для себя свободы — будут счастливы. Покорятся — неважно кому, богам, призракам или другим людям — так всю жизнь и проживут с рабским торквесом на шее. Так что мой сын правду тебе сказал: ты нас не пугай, отважный юноша с благородным сердцем! Твоими подданными мы не станем никогда. Ни слугами и ни рабами. Хочешь — мы будем тебе друзьями и наставниками. Не хочешь — обходись без нас. Подумай и решай!

Чувства метались в душе молодого принца. Тут были и восхищение, и радость, и уважение, и страх. Какие-то внутренние голоса в отчаянии ему шептали: «Остановись, остановись, безумный! Ты не гляди, что эти двое слабы, тщедушны, беззащитны. То, что снаружи, только видимость. Ответив «да», ты рискуешь не друзей с наставниками, но господ себе получить! Твоя воля крепка — но этих воля крепче! Ты камень — но они стилет; стилет из закалённой стали раскалывает камень».

— Я всё уже решил, — повторил принц, глядя в глаза старшему Ульпину. — Богам имперским не смутить меня! Вот тебе моя рука, друг!

Рука его повисла в воздухе. Марк Ульпин сказал:

— Ты мало думал! А я хочу, чтобы ты представлял себе, на что идёшь.

— Я представляю, — Варг опустил руку. — Знаю, сколь сильны чудовища.

— Нет, — вмешался Януарий Ульпин, — ты этого не можешь знать. Даже мы с отцом, служившие посвящёнными иереями аватарианского Содружества, этого не знаем до конца. Ибо поистине неизмерима сила тех, кого в действительности не существует!

Варг обомлел; ему показалось, что он ослышался.

— Наша вера, — продолжал молодой еретик, — учит, что аватаров нет в реальном мире. Единому, Единственному Богу, Всемогущему Творцу, не нужны никакие аватары-воплощения, посредники или посланцы. Ни в Космосе, ни на Эфире, ни на других планетах — их просто не было и нет! Они не существуют. Их выдумали люди, тот же лукавый Фортунат из захудалого городка Аморий в Малой Азии, Анатолии. В честь этого городка, где он родился на свет, и назвал Фортунат свою новую Империю, которая мнит себя полноправной наследницей Древнего Рима. Его новой Империи потребовалась новая религия, и Фортунат её придумал, с помощью ведущих богословов и учёных той эпохи. Они продались Фортунату, и он щедро их вознаградил. Так появились аватары. Появились — и проникли в души; там они живут. В миллионах душ живут! Вот какая это сила! Ты вдумайся, друг: миллионы, десятки миллионов обманутых душ готовы умереть за дело тех, кого не было и нет, за дело вымышленных, призрачных богов! Готов ли ты сражаться против миллионов?

Пытаясь унять нервную дрожь, принц ответил:

— Я буду сражаться за свободу своей родины. Навряд ли Империя выставит против меня миллионы легионеров. Нет у неё столько!

Ульпины снова переглянулись, и старший с горечью промолвил:

— Он снова нас не понимает. Очень жаль.

— Проклятие! — взревел Варг. — Так объясните! Вы же шибко умные — так объясните мне, я хочу знать!

Марк приложил руку к груди и сказал:

— Ты узнаешь. Но не сразу. Не торопись. Излишек знаний пьянит сильнее, чем лишняя чаша крепкого эля. Мы твои друзья. Мы тебя не оставим. Мы тебе поможем. Ты всё узнаешь, что сам захочешь узнать. Не торопись.

— Подумай на досуге о том, что мы тебе сказали, — прибавил Януарий. — И если ты решишься, то уж тогда не отступай! Нам нужно быть уверенными, что ты всецело с нами, умом, и сердцем, и душой, и телом, а не только чувствами. Ибо чувства преходящи…

— Хорошо, — кивнул Варг.

Он понял, что больше ничего пока не добьётся от этих странных людей. Но именно потому, что они были такие диковинные, они казались ему такими нужными! Он вспомнил, какие опасности могут угрожать беглым еретикам.

— Я должен где-то спрятать вас, друзья. Чтобы ни герцог, мой отец, ни его люди, ни разбойники не смогли бы потревожить вас.

— Разумно, — кивнул Марк. — Нам надобно такое место, где мы творить могли бы…

— Чего-чего?

— Я имею в виду, устроить лабораторию. Мы учёные, помни об этом.

— Не сердись, — улыбнулся Януарий. — Мы не собираемся писать философские трактаты. Мы будем создавать оружие для твоих будущих сражений за свободу.

— Да, правильно, оружие, — согласился Марк. — Оружие, какого не было у галлов никогда. А у тебя будет. В обмен нам обеспечь условия для творчества и безопасность. Понятно, благородный друг?

* * *

148-й Год Кракена (1786),
7 апреля, Галлия, Нарбонна

Принц вернулся в город к обеду. Погода стремительно портилась. Благое солнце скрывалось за пеленой свинцовых туч, становилось ветрено и сыро. Некогда шумная столица юго-западной Галлии как будто спала. Хмурые стражники без звука пропустили Варга через городские ворота и проводили сонными взглядами. В самый разгар дня улицы были пустынны.

В Нарбоннской Галлии царил мир.

Современная Нарбонна стояла в десяти гермах от древнего римского поселения. Она сформировалась вокруг средневековой крепости, построенной на холме викингами, или норвегами, то есть «северными людьми», в пору завоевания ими Галлии; а случилось это завоевание, как говорят легенды, тысячу лет тому назад. В ту пору, если верить легендам, воины с Севера были так сильны, что угрожали и самой Империи. И амореи, испугавшись их, перенесли свою столицу из бывшего Карфагена вглубь страны, в нынешний Миклагард.

Цитадель в Нарбонне возводили добрые мастера. Стены творили из грубо отёсанных блоков, но укладывали эти блоки плотно друг к другу. Стены были отвесными, высокими и толстыми. Их венчал парапет с прямоугольными зубцами. В крепость вели единственные ворота с тяжёлой стальной решёткой и подъёмным мостом над широким рвом с водой. История минувших веков запечатлелась на крепостных стенах: вот отметины от снарядов баллист и катапульт, вот следы от пушечных ядер, вот чёрные пятна от пламени огнемётов, а вот древний камень словно плачет — это поработали тепловые излучатели на эфиритовых кристаллах…

Внутри крепость представляла собой небольшой город. Посреди возвышался строгий замок с положенной башней-донжоном, имелся двор, по периметру двора стояли дома для рыцарей, родичей господина и его челядинцев. Разумеется, были здесь и кузницы, и пекарни, и небольшой сад с огородом на задворках, и всякие мастерские, и сад с огородами. Конечно же, в подвалах замка винные погреба соседствовали с тюрьмой для особо опасных государственных преступников, из которой, естественно, никому ещё не удавалось убежать. На вершине донжона постоянно дежурили вперёдсмотрящие.

Средневековый Нарбоннский замок закономерно превратился в дворец правящего герцога. Нынче цитадель украшали два стяга: алый с белыми лилиями, флаг Нарбоннской Галлии, и белый с двенадцатью разноцветными звёздами, каждая о двенадцати лучах, — флаг Аморийской империи.

Вообще же имперские стяги соседствовали с нарбоннскими знамёнами не только во дворце герцога Круна, но и везде, где признавали его власть. А подле стягов со звёздами обязательно находилось место для аморийского герба, грозного орла с распростёртыми крыльями, сжимающего в когтях весь земной шар, для изваяний богов-аватаров, статуй Фортуната-Основателя и нынешнего августа Виктора V, а также прочих наглядных свидетельств покорности юго-западного удела власти Божественного императора. Даже самому внимательному взгляду не удалось бы приметить ни единого изображения Донара-Всеотца, Вотана Мудрого, Прекрасноволосой Фригг либо других «языческих идолов» — для «ипостасей Асфета» в Нарбоннии больше не осталось места.

Мост был опущен, и Варг беспрепятственно въехал в цитадель. Обширный двор оказался пуст, лишь в глубине его на эшафоте за ноги был подвешен труп казнённого; кровь капала из разрубленной шеи, а голова виднелась рядом, насаженная на алебарду. От такого зрелища принц Варг содрогнулся, со злости и обиды закусил губу и выругался; он до самого конца не верил, что отец решится казнить своего лучшего друга. Бывшего друга. Судить — да, но не казнить же!..

Граф Седвик когда-то правил в северной Британии, на самой границе с Каледонией. Там, в сумрачных горах, он без малого четверть века отбивался от других графов, баронов и танов, приласканных Империей цепных собак. Война закончилась разрушением графского замка и разделом владений Седвика между покорными Божественной власти федератами. Сам граф Седвик чудом избежал плена. После долгих лет скитаний он нашёл пристанище в Нарбонне, где стал убеждённым и преданным соратником герцога Круна. Крун настолько доверял Седвику, что отдал ему на воспитание своего единственного сына. Варг полюбил старого графа, почти как отца, а в последнее время даже больше, чем отца.

Кто кого предал в итоге, разобраться нелегко. Когда Крун решил отправиться в Темисию, Седвик обвинил его в измене и попытался свергнуть. Но принц Варг отказался возглавить мятеж против отца, и Седвик был схвачен. Пока Крун отсутствовал в Нарбонне, неугомонному графу удалось освободиться и затеять новый мятеж. По возвращении герцога Седвик бежал к пиратам Эгейского моря, но там его достали щупальца вездесущей имперской разведки. По приказу из Темисии мятежного графа доставили в Нарбонну, то есть на место последнего преступления: княгиня София Юстина, новый министр колоний, пожелала, чтобы герцог Крун собственной властью примерно покарал смутьяна.

И это случилось: графу Седвику отрубили голову.

Варг отвёл коня в стойло и направился к себе. Неожиданно дорогу ему преградил барон Фальдр, служивший у Круна начальником стражи и, по совместительству, командующим нарбоннской армией.

— Мой принц, — сказал Фальдр, — хорошо, что вы вернулись. Ваш отец требует вас к себе.

Варг измерил начальника стражи хмурым взглядом и, отодвинув рукой, направился дальше.

— Мой принц, таков приказ герцога, вашего отца, — не отставал Фальдр. — Вам надлежит немедленно явиться к государю!

— Я с вечера не ел, — пробурчал Варг. — Пообедаю и приду. Так и доложи государю.

Барон Фальдр схватил его за рукав куртки.

— Прошу вас, принц! Герцог гневен. Лучше бы вам…

Варг расхохотался.

— Гневен, говоришь? А по-моему, у него нынче праздник! Как не праздновать казнь смутьяна Седвика?

Начальник стражи насупился:

— Его светлость повелел мне привести вас к нему, как только вы появитесь. Мне очень жаль, мой принц.

За спиной барона Фальдра появились ещё несколько рыцарей.

— Мне тоже жаль, барон, что ты превратился в холуя. А ведь недавно мы в одной палатке спали, помнишь, в ночь перед Массильской битвой?

Фальдр побледнел. Не дожидаясь его ответа, Варг направился в апартаменты герцога.

Принц нашёл отца в тронном зале. Правящий герцог Нарбоннский полулежал на большом, с высокой спинкой, кресле из слоновой кости, служившем ему троном. Лицо Круна покрывала ставшая уже привычной бледность. Ворот был распахнут, правая рука была где-то под рубахой, а левая покоилась на подлокотнике трона.

Крун был не один — у окна стояла и говорила ему что-то принцесса Кримхильда. Когда Варг вошёл, она оборвала свою речь и обернулась к нему. Её губы сложились в усмешку, и она сказала:

— А-а, явился, наконец… охотник!

Принц пробежался взглядом по лицу сестры. За те месяцы, что минули со времени поездки в Миклагард, Кримхильда изменилась совершенно. Куда и девалась её девичья робость! Медленно, но верно дочь герцога приобретала повадки властной госпожи. Сначала она заставила считаться с собой челядинцев, затем взялась за наведение порядка в хозяйстве дворца, наконец, стала устраивать собственные выезды в город и за его пределы. Роскошные платиновые волосы свои Кримхильда больше не прятала, они складывались в одну большую косу, когда принцесса была дома, или развевались на ветру, когда она мчалась подле отца и брата на охоте. Аморейские облегающие одежды она, впрочем, носить избегала, но и прежние платья-рубахи игнорировала, предпочитая облачаться в мужские куртки и штаны, в которых, нужно признать, выглядела весьма и весьма элегантно.

Само собой разумеется, подобное поведение принцессы не осталось незамеченным. Однажды ей сделала замечание старая служанка — больше эту служанку во дворце не видели. На принцессу жаловались отцу, герцогу Круну, но он только пожимал плечами, иногда замечал, что дочь у него уже взрослая и сама знает, как себя вести. При полном попустительстве отца Кримхильда постепенно прибрала к рукам управление дворцовым хозяйством, и челядинцы почувствовали её жестокую руку.

Три месяца тому назад, в январе, случилось и вовсе удивительное событие. В тронном зале собрался государственный совет. Присутствовали все бароны герцогства. Крун вошёл, сопровождаемый сыном, наследником престола, и… дочерью! Вошёл — и объявил о начале собрания. Бароны молчали: они ждали, когда единственная женщина покинет их, так как известно, дела правления — не для женских ушей. А она стояла подле трона отца и не выказывала желания уходить. Как ни в чем не бывало герцог Крун объявил первый вопрос; баронам предстояло высказаться насчёт того, отправлять или не отправлять сыновей на учёбу в Империю. Барон Старкад не выдержал и вспылил по поводу присутствия Кримхильды. В ответ Крун разразился гневной и страстной речью, смысл которой заключался в следующем: дочь моя не глупее всякого из вас, и она будет участвовать в совете, а кому это не нравится, тот пусть убирается на все четыре стороны. Тогда убрались пятеро из двадцати восьми баронов, остальные смущённо молчали.

В тот раз принцесса не выступала. Не открывала рта она и на втором, и на третьем совете, приучая баронов к своему присутствию. Однако на четвёртом совете, месяц тому назад, герцог сам обратился к ней, — то рассматривали вопрос об устройстве новой гавани на берегу моря, — и Кримхильда ответила: да, мой государь, гавань нужна, так как вследствие заключения мира поток товаров увеличился, а прежний порт не в состоянии принимать большие имперские корабли. Затем она стала давать советы, какая именно гавань нужна, сколько и каких кораблей разумно принимать в месяц. Варг, сильно раздосадованный новой политикой отца в целом и наглостью сестры в частности, принялся активно возражать… куда там! Герцог грубо оборвал сына и с горечью заметил, мол, стыдно брату быть глупее сестры. Бароны угрюмо молчали, избегая смотреть на эту странную троицу.

Всё чаще и чаще Варг заставал Кримхильду в апартаментах отца. И добро бы они беседовали о погоде, об искусстве, об охоте, наконец, — но Крун обсуждал с дочерью политические дела! Протест и злость, помноженные на ревность, играли в душе Варга, он пытался вмешиваться в беседы отца и сестры… это плохо у него получалось, такие вторжения обычно заканчивались скандалами, Крун обзывал сына глупцом, а затем попросту выгонял из своих покоев. Варг топил обиду в воинских тренировках, в охоте и даже в вине, чего за ним не замечалось раньше. Однажды принц напился так, что не смог явиться на очередной государственный совет. Это было неделю тому назад; с тех пор, между прочим, герцог фактически отстранил наследника от каких-либо дел. А третьего дня принцесса Кримхильда от имени отца принимала послов тевтонского короля и беседовала с ними.

Варг знал, конечно, откуда растут уши. Основное время сестра проводила не у отца и даже не у мужа, Виктора Лонгина, который, видимо, боялся высовываться из своих покоев, а в компании так называемых миссионеров. Эти подозрительные личности вроде бы занимались устройством аватарианской веры, но Варг не сомневался: это шпионы Софии Юстины. Кримхильда и сама не скрывала, что постоянно переписывается со своей аморейской «подругой»; дня не проходило без славословий в адрес дочери первого министра; княгиня София, как живое божество, постоянно присутствовала и безраздельно царила в мыслях принцессы Кримхильды. По мере того, как почва уходила у него из-под ног, принц Варг всё отчётливее сознавал, насколько умна, предусмотрительна и настойчива София Юстина; отец, сестра и все прочие часто казались ему не более чем марионетками, которых министр колоний Империи умудрялась в нужные моменты дёргать за ниточки, даже находясь в тысячах герм от Нарбонны. О, сколь наивной была его надежда вернуть прежнего отца на родине! Родина была здесь, в Нарбоннии, а отец остался в Миклагарде, в цепких объятиях лукавой аморейской змеи…

— А-а, явился наконец… охотник! — сказала принцесса Кримхильда.

Она смотрела на брата с вызывающим презрением и даже со злорадством. Он отвечал ей полным ненависти взглядом; он ненавидел в ней лазутчицу проклятых амореев, которая захватила и пленила прежнюю его сестру.

Варг преклонил голову перед троном и спросил:

— Ты звал меня, мой государь?

Отцом давно уж герцога не называл он.

Крун посмотрел на него невидящим взором. Как будто не на сына глядел герцог, а всматривался куда-то в даль, туда, где ожидал его увидеть. Голос отца прозвучал хрипло, глухо, точно из другой комнаты, из другого мира… а слова его привели Варга в замешательство:

— Сын… где ты прячешь Ульпинов?

Повисла мучительная тишина. Крун молчал, ожидая ответа; стройная фигура Кримхильды застыла у окна, загораживая солнечный свет; молчал и Варг, так как знал, что не сможет ответить с должным достоинством и хладнокровием. В сущности, должного ответа и не было у него, не было никакого: правду врагам сказать он не мог, а лжи они всё равно не поверят.

Варг смотрел на отца таким же невидящим взором и размышлял: «Кто-то выдал меня… Кто угодно мог. Никому нынче верить нельзя, ни рыцарю, ни разбойнику. Разве что, Ромуальду можно; этот не предаст. Но кто другой, кроме него, знал об Ульпинах? Никто не знал! Так откуда же?»

Левая рука герцога резко взметнулась, на лету складываясь в кулак; этот всё ещё железный кулак грохнул по подлокотнику трона. Крун выпрямился и проревел:

— Я желаю знать, куда ты спрятал окаянных колдунов! Отпираться бесполезно, мне известно всё! Ну, отвечай, злосчастный сын!

— Пусть она уйдёт, — Варг мотнул головой в сторону сестры.

Кримхильда скрестила руки на груди и надменно заметила:

— Я не уйду. Мне тоже интересно.

— Тогда я не отвечу!

Повисла тишина. Крун решал, что для него важнее. И он выбрал.

— Ты мне ответишь, как велю и когда велю! Ну, отвечай!

— А не отвечу! — с тихой злостью молвил Варг. — Я тебе не раб!

Кримхильда выступила вперёд и встала перед братом.

— Нам известно, что ты снова с ними связался, — промолвила она. — Ещё известно нам, что ты нас ненавидишь, меня и моего отца. Но если хотя бы капля разума в тебе осталось, ответь нам! Скажи нам, где скрываются Ульпины! Пойми же, наконец, они рабы Асфета, лютые злодеи! Они тебя погубят, младший брат!

— И это всё? — усмехнулся он. — По-моему, твоя хозяйка в Миклагарде говорила красивее!

Гримаса бешенства исказила лицо Кримхильды, превратив его в маску разгневанной фурии. Принцесса замахнулась, чтобы влепить брату пощёчину, но он перехватил её руку и сильно сжал запястье. Кримхильда прикусила губу, чтобы не закричать. Он сжал ещё сильнее. Сестра открыла рот, однако не для крика. Она прошептала, с достоинством, какого он от неё не ждал:

— Ты просто дикий вепрь, ты глуп, ты не силён, ты жалок. Тебе нас не сломить, не испугать! А ну-ка, отпусти!

Он разжал руку. Принцесса встала рядом с отцом и положила руку ему на плечо. Принц стоял перед ними, как нашкодивший ребёнок.

— Спрашиваю в последний раз. — сказал Крун. — Где колдуны Ульпины?

— Там, где тебе их не достать, — усмехнулся Варг. — По-твоему, я выдам их тебе? Выдам для расправы? Так ты меня, выходит, совсем не знаешь, ты, который породил и вырастил меня!

— Стража!! — взревел герцог.

Явились барон Фальдр и с ними трое рыцарей.

Указывая на сына, герцог Крун повелел:

— В темницу его! На самый нижний ярус, в одиночную камеру. Приставить круглосуточную стражу. Не кормить, пусть только воду пьёт. Исполняй!

Начальник стражи не решился сдвинуться с места. Он понимал, что герцог не шутит, и ещё барон Фальдр видел презрительную усмешку на лице принца Варга.

— Исполняй, Хель тебя побери! — рявкнул герцог.

Фальдр поклонился и сделал шаг к принцу. Варг вызывающе осклабился. Фальдр остановился и переспросил:

— Государь, я должен арестовать вашего сына, наследника престола?

Герцогский кулак снова грохнул по подлокотнику. По лицу Круна пробежала гримаса. Кримхильда бросила на него обеспокоенный взгляд. Она-то знала, что это была гримаса боли, которую терпел её отец.

— Да, арестуй принца, — сипло повторил Крун, — немедля арестуй! Я, что, неясно говорю?

— Ты говоришь по-аморейски, государь, — ухмыльнулся Варг, — вот почему они тебя не понимают!

На самом деле герцог Крун говорил, конечно же, по-галльски.

***

Как только Варга увели, Кримхильда позвала врачей — тех самых, аморийских. Врачи облегчили страдания Круна, и он их отослал. Они остались в тронном зале одни, отец и его дочь.

— Он это сделал… — простонал герцог. — Он сделал это, да…

— Он это сделал, — кивнула дочь. — Он тебя предал. Вы с княгиней Софией спасли его от верной смерти там, в Темисии, а он ответил на благодеяние изменой. Он вонзил меч в твою спину. Зловещих колдунов, еретиков, рабов Асфета, он предпочёл тебе, отец.

Крун посмотрел на Кримхильду. Плотно сжатые губы, ясные зелёные глаза, резкие скулы, придающие лицу волевое и хищное выражение. Гордый и уверенный взгляд. Словно и не его дочь. Словно другая женщина, — та, из Миклагарда, — вселилась духом в Кримхильду. А как же дочь, которая была, милая, добрая, робкая Кримхильда, — она исчезла?

— Проклятие!.. Почему ты не мужчина? — вырвалось у герцога.

— Я твоя кровь, — ответила принцесса. — Ты живёшь во мне, отец, и я — твоя! Я никогда тебя не осужу и не оставлю. Люблю тебя таким, каков ты есть. Поверь, мне тоже горько, что ты лишился сына, а я лишилась брата. Но у меня есть ты, а у тебя есть я, и вместе мы… мы справимся с этой изменой.

— Я люблю тебя, дочь, очень люблю. Мне страшно… Я не говорил тебе… теперь скажу! Мне страшно видеть их, моих баронов… и тебя!

— Отец, я не боюсь твоих баронов.

— Но я боюсь! Боюсь не их, а за тебя!.. Прости меня, Кримхильда.

Принцесса вздохнула, вспомнила наставления Софии Юстины и сказала:

— Не думай о дурном, отец. Ты ещё долго проживёшь. Они ко мне привыкнут.